– Ивааан! – царь Еремей выполз на прогретое летним солнцем крыльцо и довольно зажмурился.
Лепотень же! Солнце светит, даже можно сказать сияет. И лыбится с неба. Вон какая улыбка, аж до ушей, если бы эти уши у него были. Хорошо хоть сползать с неба не собирается, а то у позапрошлом году чего учудило – слезло со своего неба, скучно, говорит, мне тама висеть, обернулось добрым молодцем, да давай девок по полям-лугам гонять. Срамота одна, а не Солнце, право слово!
Дойдя до этих мест своих рассуждений, царь Еремей сплюнул, опознав, что рассуждения дошли не туда. Обиженная свинья, который царский плевок попал прямо в глаз, громким визгом жалуясь на судьбу, убежала под крыльцо. Еремей довольно зажмурился – не потерял еще навык прицельной стрельбы, не потерял!
А погоды действительно стояли райские – солнышко, тучки-дождики по расписанию, дабы хлеб уродился, а с ним и прочая еда. И еда, соответственно, тоже получалась райская. Чего только стоили оладушки с черничным вареньем, которые царь-батюшка только что откушать изволил. Еремей даже причмокнул от удовольствия, вспомнив оладушки, особенно последний, в виде солнышка. Да что же это солнышко привязалось-то? Однако – где Иван?

– Ивааан! – заорал погромче Еремей, а так голосом его природа-матушка не обидела, то белка в хрустальном ларце, пристроенном на Буяне, росшем посреди царского двора, вздрогнула и выронила очередной орех. Отругав царя по-свойски (все равно тот по-беличьи не понимает ничего, не обидится), белка быстро ломанула вниз, за орешком, пока его никакая тварь земная или небесная не присвоила себе.

– Изволили звать, батюшка? – из летней кухни неспешно выплыл Иван-Царевич, старший еремеев сын, украдкой вытирая усы от молока. Или еще чего стирая. Мало ли чем на кухне поживиться можно. Да и девки, опять же. Еремей даже крякнул довольно.

– Чаво надоть? – а это, душераздирающе зевая, выглянул с сеновала младший сын, Иван-Дурак. И, судя по звукам, он там предварительно свалился с лестницы.

Царь Еремей оглядел своих чад. Те тоже недоуменно переглянулись.

– А где Иван? – раздался слаженный вопрос из трех царских глоток…